Континентальная Европа

Сначала попытаемся определить, что представляли собой эти перемещения: в одних случаях они обозначали «миграцию», а в других, когда были связаны с приобщением к более высокому уровню цивилизации, — «вторжение». С этой точки зрения и в пределах, которые требуют уточнения, можно принять высказывание Анри Губера, согласно которому кельты сыграли на континенте ту же цивилизационную роль, что и греки в Средиземноморье.

Сразу нужно оговориться: эти два сравниваемых зрелых народа разительно отличаются в плане социальных структур. Главная разница между средиземноморским пространством и континентальным миром, особенно заметная в Галлии, заключается в том, что жизнь одного целиком сводится к городу, тогда как в другом над civitas превалирует oppidum, то есть племенная форма существования на ключевом месте, которое приобретает главным образом функциональный характер: это место сосредоточения, точка конвергенции скорее материальных интересов, нежели духовных или политических.

Даже если оппидумы не могут рассматриваться на самом деле просто как пристанища на случай опасности, они были составной частью civitas, а не упрощённой его разновидностью. Вся история кельтов, действительно, — это именно история племенных групп, не связанная ни с одним городским центром-эпонимом. Ни один кельтский народ, ни народ, близкий ему в культурном аспекте, не испытывал внутренней потребности воплотиться в городе. Функциональная дифференциация кварталов, как, например, в Бибракте, усилия по упорядочиванию псевдогородских поселений, подобных Нуманции или оппидумам Южной Галлии, свидетельствуют об инструментальной роли жилых центров и, на мой взгляд, о пассивном заимствовании внешних морфологических признаков.

Городская структура, которая, как известно, предполагает гармоничное участие всех горожан, несущих коллективную ответственность, по крайней мере формально, в жизни сообщества, остаётся чуждой кельтскому менталитету, и это отличает его от менталитета этрусков, греков и римлян. Племенная форма обязательно допускает устойчивость древних элементов, которые восходят к доисторическим структурам. Полис, в своём классическом понимании, пришёл к автономии и априори отказался от территориальной организации; племя, которое греки обозначали термином ethnos, а римляне — civitas, было привязано к более или менее обширной территории и не ведало функции эпонима и городского регулирования.

Впрочем, некоторым греко-язычным народам, обитающим на периферии эллинистического мира, например этолийцам, были знакомы лишь структуры, подобные кельтским. Кельты, правда, развивались в направлении городских форм, но не принимали их полностью. Это произошло только после завоевания: римляне — посредники между средиземноморским и континентальным миром — реорганизовали территориальную структуру побеждённых в сеть, состоящую из городов, каждый из которых, впрочем, считался столицей-эпонимом определённой территории.

То, что литературные источники сообщают нам о кельтском обществе, подчёркивает неопределённый и зачаточный характер республики — государства. Система родовых клиентел, трансформированная в персональные, в конце концов разрушила патриархальный авторитет доисторической монархии. Концепция рода, проявляясь на разных уровнях, естественно, привела к кастовой системе, но, характеризуясь также экстенсивностью во времени, она связала настоящее и будущее Античности, зачастую отдаляясь от реальности и облекая в легендарную, метафорическую форму исторические факты.

Параллельно эволюция от групповой экономики к концентрации богатств в руках всемогущей аристократии неизбежно вела к распрям и войнам, которые наблюдал и широко использовал в своих целях Цезарь. Индивид существовал только в группе: кельты не знали ни eleutheria, ни принципа «свобода превыше всего» (как в греческих полисах), ни юридической и городской libertas римского общества; свобода провозглашалась только на уровне представителей знати.

Отношения между доминирующими кастами и массой клиентов внутри общин были такими же, как между гегемонистскими и клиентскими сообществами. Военный контингент происходил из клиентельных сообществ; что касается единства, кельты действовали племенем, даже если служили в качестве наёмников. В основном именно свою племенную независимость они и использовали против римлян. В борьбе за первенство они не отказывались от чужой помощи: так же как эдуи опирались на римлян в противостоянии арвернам, секваны и арверны нашли поддержку против эдуев у свевов Ариовиста.

Последний, обладая исключительной проницательностью, сумел оценить значение экономической и политической оси «запад — восток» и мечтал встать во главе галло-германской империи. Он утвердился в стане секванов, приняв участие в кельтской политике, и в 59 году до нашей эры. встал на сторону Рима. Уловив этот намечающийся перевес, Цезарь желал установить римское главенство, понимая, что сенат, договариваясь с Ариовистом, недооценил его амбиции.

Таким образом, он тоже вступил в сложную межплеменную политику, соединяя силовую тактику с дипломатической. Обычное использование обмена заложниками, по-прежнему широко распространённого в античном мире, порождает атмосферу взаимных подозрений, которые не препятствовали, однако, и переговорам; по крайней мере, когда они происходили в самой галльской среде, они не в меньшей степени учитывали интернациональные интересы и способствовали утверждению автономии племён.

Соглашения, очевидно, основывались на трансцендентной концепции права, хранителями которой являлись друиды и которая объясняет по большей части узко-консервативный характер кельтской цивилизации.

Цезарь приводит некоторые подробности внутренних противоречий и индивидуальных войн за власть. Нарисованный им портрет эдуя Думнорига весьма показателен в этом отношении: он монополизировал пошлины и государственные доходы civitas — по крайней мере те, на которые претендовали его враги, — что позволило ему не только проявлять показную демагогическую щедрость, но прежде всего увеличить количество своих клиентел и создать настоящую личную армию. Это богатство, связанное с политической ловкостью, ставит его во главе эдуев.

Думнориг принадлежал к той галльской знати I века до нашей эры, представители которой, что явно противоречило общему традиционализму, обладали культурой, пронизанной греческими элементами, были убедительными ораторами, так же как хорошими воинами, объединяя две крайности, которые кельты восхваляли как главные составляющие их облика: res militaris и argute loqui.

Персонажи подобного рода, которые явственно свидетельствуют об экономическом и социальном неравенстве, оказались в конечном счёте не разрушителями древних традиций, но естественными продолжателями процесса, сходного, несмотря на различие условий, с тем, что в течение II в. до нашей эры происходило в римском мире, где представители элиты, осознав свою автономию, добивались первых ролей любыми способами.

Монархическая власть, не имея никакого стабильного института, была обязана своей эффективностью только инициативе энергичных личностей, которые добивались признания личного авторитета и объединения сильных партий внутри и вне их собственной civitas.

Наследственный принцип отражён в традиции, связанной с королём битуригов Амбигату, который мог поставить своих племянников во главе крупных экспедиций в другие земли, но Верцингеториг не был назначен главой галльской антиримской коалиции просто потому, что был сыном Кельтиллы, который однажды попробовал воссоздать и возглавить гегемонию арвернов. На неожиданное получение Верцингеторигом позиции первого плана повлиял скорее не этот прецедент, а его собственные способности.

Национальный союз, по-видимому не связанный с личными интересами, был впервые образован благодаря ему перед лицом общей опасности и вызвал своего рода идеологическое возбуждение, так же как произошло веком раньше на Иберийском полуострове при попытке Вириафа, возможно менее грандиозной, но столь же неудачной. Цезарь в своих «Записках» неоднократно сообщает о лёгком и быстром распространении пропаганды среди галльских народов. Он представляет civitas как активные единицы, ответственные за политические противоречия, а большое количество мятежей, как внутренних, так и внешних, — лишь ничтожной причиной падения их независимости.